Мир – это своеобразный уличный театр, где все зрители одновременно являются и актерами. Где каждый друг перед другом старается сыграть изощренную роль, удивить, пленить, сыскать себе хвалу, – говорит архимандрит Лазарь (Абашидзе).

Каждый здесь сам выдумывает сценарий, сам изобретает костюмы, сам актерствует. И в каждом из нас крепко сидит это актерство.

На наше стремление уйти в монастырь могут значительно повлиять отношения с близкими людьми – родственниками, друзьями.

Иногда, когда ближние нас не понимают, не уважают, не воздают нам признания, которого мы считаем себя достойными. Или просто мало нас замечают. Тем более, если враждуют с нами, – то эти досады могут вызвать нетерпеливое желание как-нибудь больно отплатить им за это. Сделать что-либо вызывающее, вопиющее, что заставит наших досадителей пожалеть о таком к нам отношении.

Исходя из таких переживаний: обиды, ущемленного болезненного самолюбия, уныния, мстительности и т. п., молодые люди (особенно те, которые считают себя ревностными христианами) часто совершают такой жест: демонстративно отправляются в монастырь, унося с собой все эти страсти.

Но даже у тех, кто вышел из мира, руководствуясь здоровыми внутренними порывами, могут уже впоследствии всплыть старые затаенные обиды, досады. Мстительные помыслы, которые будут примешивать к нашим чистым намерениям свою нечистоту.

И этим, к желанию монашества присоединять нездоровую радость – отплатить принятием его тем, кто не так смотрел на нас в миру. Пусть, мол, теперь подивятся, пусть знают, что я не тот, за кого они меня принимали.

Иные молодые люди по слабохарактерности просто гибнут в миру. Спиваются, порабощаются всецело наркотикам, разврату, враждуют с ближними. Ввязываются в скандальные истории, совершают преступления и никак не могут исправиться.

Очень много теперь таких, еще совсем молодых и еще только начинающих жить людей, но уже страдающих старческим расслаблением, апатией, безвкусием ко всякого рода мирной житейской деятельности. Развивших вкус только к греховному, сладострастному, азартному, ко всему, что убивает душу, а иногда и тело.

Очень многие из них, руководствуясь часто даже не столько верой, сколько элементарным благоразумием, просятся пожить в обители, и многие живут год и два.

Монастырь как будто благотворно влияет на них, здесь они уже не грешат, но ведут довольно упорядоченную жизнь: трудятся, молятся, читают, изучают основы христианства, исповедуются, причащаются.

Но чаще всего у них нет особенного рвения, желания понести иноческий крест. Они знают, что возвращаться в мир им опасно – что они там начнут опять грешить, продолжат прежнюю жизнь.

К тому же под влиянием современной «моды» на монашество они начинают подумывать, не облачиться ли и им в монашеские ризы.

Но пока они еще не дали обета иночества, пока они «вольные птицы», пока не отрезан еще для них возвратный путь в мир, они и не подозревают, какие в дальнейшем их ждут внутренние бури. Какие вожделения и помышления о мирской жизни оживут в них после того, как скажут им после пострига:

– Все! Больше никогда-никогда не должны вы думать о мирских радостях. О семейном очаге, о веселых застольях с друзьями, о кино и телевизоре и о многом-многом, чем живут обычно мирские люди.

Забудьте теперь все, к чему были привязаны, умрите и погребитесь здесь!

И хотя намерение убежать от грехов своих есть серьезный повод для ухода в монастырь, но для принятия пострига монашеского необходимы вдобавок еще немалая ревность по богоугождению и самоотверженность – без которых настоящая монашеская жизнь не состоится.